Эдипова стадия и эдипов комплекс

Если психодинамика оральной и анальной фаз более-менее наглядна и очевидна, эдипова стадия намного сложнее. Кроме того, как правило, именно эдипова проблематика в той или иной степени определяет трансферентные отношения терапевта и клиента.

“Трудности пони-мания эдипова комплекса, — пишет Гельмут Штольце, — связаны с двумя типами тесно переплетенных между собой проблем: возникающих в процессе полового развития маленького ребенка и тех, что обусловлены переходом дуальных отношений “мать-ребенок” на стадию сознательных отношений со многими людьми”.

Эдипова или фаллическая стадия развития личности — то, что называется у нас “дошкольное детство”, период с трех до пяти-шести лет. В этом возрасте, по мнению большинства психоаналитиков, складываются основные формы сексуального поведения и формируется супер-эго — главная контролирующая инстанция человеческого поведения, местопребывание чувства вины, идеалов, совести и морали.

На эдиповой стадии происходит развитие основных паттернов (образцов) мужественности и женственности (маскулинности и фемининности); ребенок усваивает принятую в культуре женскую или мужскую роль, более или менее успешно разрешая связанные с ними главные невротические проблемы — страх кастрации (у мальчиков) и зависть к пенису (у девочек). Совершенствуется система психологических защит личности, развиваются и усложняются ее отношения с миром.
Даже из этого беглого перечня видно, насколько эдипова стадия сложна и неоднородна по своему психологическому содержанию.

Если же попытаться хотя бы в первом приближении учесть (и хоть как-то согласовать, чтобы не слишком запутывать читателя) разнообразные постфрейдистские трактовки содержания и функций фаллической стадии, обращая внимание на отдельные нюансы понимания различными специалистами, скажем, роли кастрационной тревоги или смены сексуального объекта, то становится ясно, что изложить весь этот материал в рамках одного раздела или главы чрезвычайно трудно. Поэтому я коснусь лишь основных аспектов эдиповой стадии, отдавая предпочтение материалу, непосредственно связанному с практикой психоаналитического анализа.

Специфика фаллической стадии, по Фрейду, определяется тем, что частичные (связанные с различными эрогенными зонам и участками тела) влечения подчиняются гениталиям, сосредоточиваясь у мальчиков вокруг пениса и его аналога — клитора — у девочек.

“На этой стадии, — указывает авторитетный психоаналитический словарь — в отличие от генитальной организации пубертатного периода, ребенок любого пола признает лишь один половой орган — мужской, так что различие полов для него тождественно противопоставлению фаллического и кастрированного”. Многочисленные наблюдения за детьми подтверждают, что в этом возрасте они активно интересуются своими гениталиями, играют с ними и проявляют любопытство к аналогичным частям тела сверстников и взрослых.

Классический психоанализ считает, что в результате этого любопытства и сравнения себя с другими детьми мальчик начинается гордиться своим пенисом, а девочка испытывает разочарование и зависть. Однако нарциссическая гордость мальчика сопровождается страхом потерять столь важное отличие (кастрационная тревога), а пресловутая “зависть к пенису” (наличие такого чувства активно оспаривают многие аналитики, в особенности Карен Хорни) становится залогом нормального женского варианта психосексуалъного развития. Оба эти момента связаны с эдиповым комплексом.

Содержание эдипова комплекса, этого центрального феномена детского развития, лучше всего выразить формулировками самого Фрейда. Я приведу достаточно пространную цитату (с небольшими пропусками, убрав архаизмы и повторения) , чтобы можно было в дальнейшем описать различные уточнения и дополнения, внесенные его последователями и критиками.

В “Лекциях по введению в психоанализ” Фрейд говорит: “Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обладать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет себе быть нежным с нею, выражает удовольствие, если отец уезжает или отсутствует.

Часто он выражает свои чувства словами, обещая матери жениться на ней… Ребенок одновременно (при других обстоятельствах) проявляет большую нежность к отцу; только такие амбивалентные эмоциональные установки, которые у взрослого привели бы к конфликту, у ребенка прекрасно уживаются, подобно тому как позднее они постоянно находят рядом в бессознательном…

Когда малыш проявляет самое неприкрытое сексуальное любопытство по отношению к матери, требуя, чтобы она брала его ночью спать с собой, просится присутствовать при ее туалете или даже предпринимает попытки соблазнить ее, как это часто может заметить и со смехом рассказать мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживается эротическая природа привязанности к матери…

У маленькой девочки все складывается (с необходимыми изменениями) совершенно аналогично. Нежная привязанность к отцу, потребность устранить мать и занять ее место, кокетство, пользующееся средствами зрелой женственности, именно у маленькой девочки образуют прелестную картину, которая заставляет забывать о серьезности и возможных тяжелых последствиях, стоящих за этой инфантильной ситуацией”.

Это нормальное, свойственное всем людям переживание, а патологические последствия оно приобретает вследствие неспособности справиться с проблемами данной стадии, разрешив основные эдиповы противоречия (любовь к одному родителю, ненависть и желание смерти другому).

Противоречивую спутанность эмоций и чувств ребенка к родителям, сопровождающую невозможность отделиться от них, преодолев страх и тревоги фаллической стадии, Фрейд считает основой так называемого семейного романа невротиков. Именно последний в большинстве случаев влияет на структуру невроза взрослой личности.

Рассмотрим эдипову проблематику на конкретном примере. В этой части книги я буду опираться на опыт длительной работы с пациентом, чьи жизненные трудности хорошо иллюстрируют основные перипетии невротического развития личности, обусловленного фаллической стадией. Разумеется, весь приведенный материал был получен не сразу, и существенную часть его составляют мои аналитические интерпретации и реконструкции.

Чтобы не перегружать текст, пришлось сократить обоснования тех из них, которые не касаются прямо проблем эдиповой фазы. Ну и, разумеется, не все разнообразие последних представлено у конкретного клиента. Тем не менее, я не стала привлекать недостающие примеры из терапевтической работы с другими людьми, чтобы сохранить (насколько получится) очарование целостного изложения “случая из практики”.

Господин Р. — молодой человек 25 лет. Производит впечатление вполне уравновешенного и хорошо приспособлен¬ного юноши без особых жизненных проблем. Выглядит, правда несколько тучным, считает, что у него лишний вес, страдает одышкой и жалуется на аритмию.

Последнее и послужило непосредственной причиной обращения за помощью, хотя в процессе психотического анализа была обнаружена дисгармония в отношениях с людьми, экзистенциальные трудности, одиночество, а вовсе не тревога, связанная с лишним весом, или кардионевроз.

Господин Р. подробно рассказал о своих отношениях с матерью и отцом, и постепенно черты его “семейного романа” прояснились. Отношение к матери у него было ам¬бивалентным и весьма сложным: он нежно любил ее в детстве и одновременно понимал, что мать “ненадежна” — по-видимому, она структурировала отношения с сыном так, что он часто ощущал себя брошенным без всякой причины.

Точно так же мать вела себя и с отцом, и классическая эдипова ситуация (любовь к матери и завистливая ревность к отцу) трансформировалась следующим образом: и сын, и отец постоянно ощущали себя виноватыми и плохими, недостойными уважения и любви. “Я думаю, — заметил как-то господин Р., — что главное для матери было показать нам обоим, что мы ничего не стоим и ничего для нее не значим.

Я уже лет в пять, наверное, понимал, что я ее “крест”, а для отца это было исходной предпосылкой отношений в семье. Я не ревновал ее к отцу, мы оба были плохими. Мать была довольна, только если мы были несчастны. Помню, что в детстве, если я чему-то радовался, она не успокаивалась, пока не объясняла, что причин для веселья нет. А если я плакал, она говорила, что я нюня, и отец у меня такой же”.

Из рассказов клиента вырисовывался образ деспотичной, “кастрирующей” матери, которая постоянно ставила под сомнение маскулинные качества и сына, и мужа. Кроме того, в этой роли после символической кастрации мать сама не претендовала на лидерскую роль или хотя бы компетентную позицию — она уходила в сторону и начинала упрекать мужчин в том, что несчастна, нуждается в помощи и т.д.

Родители развелись, когда г-ну Р. было десять лет. Отец вскоре женился вторично, а мать осталась в одиночестве. Вторая жена отца, по словам клиента, — нормальная женщина, которая любит своего мужа и хорошо относится к пасынку. “Но, понимаете, — говорил клиент, — я не мог ей по-настоящему доверять, просто потому, что она ведь не моя родная мать. Я всегда помнил, что мать одинока. Но даже когда вырос и с радостью уехал в другой город, я чувствовал себя виноватым за то, что бросил мать.

Хоть и знаю, что я ей не нужен. Ей вообще никто не нужен, кроме себя. Я чувствую, какой я неблагодарный негодяй, но я не могу любить – ее — это всегда кончалось одинаково. Я понимаю, что это какое-то моральное уродство — не любить родную мать. А как ее любить? Я знаю, что ей нужна не забота, а возможность упрекать всех, но больше всего меня и отца в том, что мы оба ее бросили”.

Фрейд считал, что страх кастрации является главным фактором преодоления эдипова комплекса. Мальчик должен отказаться от матери, признать власть отца и отождествить себя с ним, а девочка — смириться с отсутствием пениса и обратить внимание на мужчину, который в качестве обладателя этого вожделенного предмета способен (разумеется, в будущем) наделить ее ребенком как символической заменой мужского органа. Таким образом, происходит “разрыв” с родителями как первичными объектами эротическо¬го влечения и одновременное утверждение их в качестве авторитетных и властных образцов для подражания.

Поведение матери и отца на фаллической стадии служит тем неосознаваемым эталоном, с которым взрослый будет сравнивать других мужчин и женщин; отношения с родителями (эмоционально насыщенные, порой неоднозначные и сложные) в той или иной степени станут основой для формирования объектных отношений. Те аспекты, которые непосредственно влияют на зрелую любовную и сексуальную активность, — это продукт так называемой эдиповой триангуляции, становления триады “мать-отец-ребенок”. Практически всегда они представлены также в отношениях с психотерапевтом (трансфер).

В рассматриваемом случае эдипова триангуляция была осложнена активной (распространяющейся и на отца, и на сына) кастрирующей позицией матери. Отец, в свою очередь, не мог противостоять ей, испытывал чувство вины как “плохой муж” и в силу этого не смог стать полноценным “любящим, но суровым” родителем для мальчика.

Клиент, таким образом, оказался в довольно сложной ситуации выбора, о которой Фрейд в работе “Гибель эдипова комплекса” пишет так: “Эдипов комплекс дает ребенку две возможности удовлетворения, активную и пассивную.

Он может, как мужчина, поставить себя на место отца и относиться, как последний, к матери, причем отец учитывается тогда как стоящее на его пути препятствие, или же он стремится заменить мать и быть любимым отцом, причем мать становится излишней. В чем состоит удовлетворяющее любовное отношение, об этом ребенок имеет лишь очень неясные представления…”.

Господин Р. очень рано усвоил, что мать ненадежна, более того — любая попытка построить с ней близкие, доверительные отношения обречена на провал. Это болезненное ощущение предательства и переживания собственной ничтожности, слабости, незначительности связались с материнской фигурой и фемининностью в целом.

Поиск материнской любви и заботы в зрелых генитальных отношениях и стал одной из главных проблем г-на Р. У него был выраженный бессознательный страх перед женщиной, отношения с которой он мог строить, только предварительно обесценив ее как личность. “Я не могу любить женщин, тем более — доверять им, — говорил клиент, — но я могу их использовать. Если женщина молодая и привлекательная и видно, что я ей симпатичен, — то пожалуйста”. Но отношения с мужчинами нравились ему гораздо больше.

Таким образом, “удовлетворяющее любовное отношение” (см. предыдущую цитату) было для клиента скорее гомо-, чем гетеросексуальным. Однако и в этих связях г-н Р. продолжал бессознательно “отыгрывать” недоверие к матери и поиск любящей заботы. Тотальное недоверие, страх зависимости и невозможность построить здоровые (равноправные, по-настоящему близкие, свободные от желания держать под контролем автономность Значимого Другого) отношения и были основной невротической проблемой Р.

В процессе психоаналитического анализа клиент осознал следующий бессознательный паттерн. В качестве потенциальных партнеров его привлекали зрелые, сильные и автономные личности, которые, как ему казалось, могли бы ценить и любить его, заботиться о его нуждах. Но с такими людьми он чувствовал себя “использованным”, боялся любых проявлений их личной свободы и сразу разрывал отношения.

Заботливый партнер или партнерша, которых он контролировал, были более безопасными, но отношения с ними представляли сомнительную ценность, так что их можно было легко “использовать и бросить”. В конечном счете господин Р. оказывался одинок и чувствовал себя никому не нужным, нелюбимым и ничтожным.

Вся эта бессознательная динамика бурно проявлялась в трансферентных отношениях. В качестве женщины и материнской фигуры я, разумеется, не могла быть надежной, а моя автономность как аналитика попросту пугала г-на Р. В то же время на сознательном уровне его отношение ко мне было и доверительным, и очень позитивным. Чувствовалось, что клиент ценит анализ, воспринимает его как заботу и помощь, верит мне как специалисту.

В то же время он всячески пробовал контролировать аналитическую работу — например, пытался оговаривать, что я могу делать в качестве аналитика (давать интерпретации, быть надежной, иронизировать), а что нет (использовать его случай в качестве клинической иллюстрации, свободно формулировать аналитическую задачу, быть терпеливой, доверять).

На одном из сеансов господин Р. очень рассердился, когда я заметила, что его желание контролировать глубину и направление аналитического вмешательства невыполнимо, так как это все равно зависит от меня — моей проницательности, терапевтического мастерства, намерений и целей и т.п.

Далее состоялся такой диалог:
К: Но я всегда могу прервать анализ.
Т: Это вряд ли. Вы цените анализ, он Вам нравится, Вы хорошо понимаете, сколько от него пользы.
К: Ну, все-таки…
Т: К тому же, если так случится, я не буду сердиться, а терпеливо подожду, покуда Вы одумаетесь и вернетесь, чтобы продолжить работу. Мне понятны причины такого поведения, и я не стану Вас за это обесценивать.
К: И что, даже не разозлитесь?
Т: Моя задача — интерпретировать и анализировать, а не сердиться на клиента.
(Г-н Р. долго молчит).
Т: Мы уже говорили о том, что Вы переносите на от¬ношения со мной опыт взаимодействия с матерью в раннем детстве. Вам нужно сначала научиться доверять мне, а потом это получится и с другими людьми. Если я окажусь надежной, значит, и другие женщины могут быть надежными. Я буду демонстрировать свою надежность столько, сколько нужно. Кроме того, если Вы научитесь, что называется, “терпеливо сносить” мою автономность как аналитика, Вы, наконец, перестанете бояться сильных и самостоятельных людей. Вам не нужно будет от них убегать, разрывая отношения.
К: И что?
Т: И Вам не придется так жестко контролировать своих друзей и возлюбленных ради чувства безопасности. Исчезнет альтернатива “использовать или быть использованным”. Вы постепенно научитесь быть вместе в значимых отношениях, а не бороться за власть — кто кого.
К: Но Вы все равно не должны на лекциях приводить в пример мой случай!
Т: Соблюдая всю необходимую конфиденциальность — вполне могу. И Вам от этого никакого вреда не будет. Это не значит, что я Вас использую — просто я Вам доверяю. Это нормальная работа, которую мы делаем вместе — аналитик и клиент. Для общей пользы и с полным доверием друг к другу.

После этого господин Р. перестал пытаться контроли¬ровать свой анализ. Однако проблемы эдиповой стадии отнюдь не разрешились вышеописанной “борьбой за фаллос”. Вернемся, однако, к описанной выше проблеме эдиповой триангуляции. Все, что связано с этим моментом психического развития личности, не нужно понимать как па¬тологию или (что встречается гораздо чаще), как момент предыстории возникновения различных “пикантных” проблем.

Психологическое объяснение и гораздо шире, и гораздо сложнее: “Все мы эдипы, прошедшие в ходе развития и проявления Я всю эдипову ситуацию. Но — и это представляется мне самым важным — мы проходим ее отнюдь не единожды, как это многие считают в соответствии с психоаналитической теорией.

Мы переживаем ее, всегда по-новому, в любых трехсторонних отношениях, формировать которые призваны. В этом состоит эдипова ситуация, постоянно представляющаяся в образе впервые пережитых нами трехсторонних отношений, отношений Я, находящегося между материнским и отцовским. Поэтому нетрудно понять, почему эдипова констелляция имеет столь широкое распространение в образах души, сновидениях и фантазиях”.

Эта формулировка, принадлежащая Гелъмуту Штольце, хорошо иллюстрирует то, как по-разному понимают эдипов комплекс профессиональные психоаналитики и просто интеллигентные люди, в той или иной степени знающие, что он собой представляет. Типичные расхождения касаются не столько содержания эдиповых проблем, сколько нюансов, связанных с их влиянием на проблемы взаимоотношений между полами.

К сожалению, многие психотерапевты неаналитической ориентации склонны игнорировать эдипову детерминацию терапевтического процесса, забывая, что “эдипова ситуация всегда имеет место в том случае, если перед человеком стоит сложная задача включить себя в качестве Я в трехсторонние отношения, дабы утвердиться в них — между тем, что остается, и тем, что движется вперед”.

Психотерапевтический процесс при этом будет стоять на месте, а отношения терапевта и клиента — все больше и больше запутываться, так что раньше или позже терапия сменится бессознательным “отыгрыванием” эдипова конфликта обоими участниками.