Другой и желание

Мысль о том, что наши желания — не такие уж и наши, исконно собственные, может показаться странной. Однако с самого детства родители и воспитатели, равно как и всевозможные связанные с ними интроекты — будь то Имя Отца, Сверх-Я, Я-Идеал или ангел-хранитель — упорно и настойчиво учат ребенка, что он должен хотеть, как правильно выражать (артикулировать) свои желания, и какие желания можно иметь, а какие — нет.

Искушенный педагог не станет прямо запрещать ребенку недозволенные вещи, он мягко заметит, что “хорошие девочки не хотят водиться с грубыми, невоспитанными, плохо одетыми драчунами”. Показательный диалог приводит в одной из своих повестей Сергей Довлатов:

  • Мужчина ты или кто? Ты должен желать меня. В смысле — хотеть. Понятно ?
  • Да не желаю я тебя хотеть! Вернее, не хочу желать.

Откуда же берутся наши желания? По Лакану, желания — это влечения Реального, измененные и преобразованные экзистенциальным присутстием Символического Другого. В качестве фундаментальной предпосылки следует рассматривать отношения между желанием, свободой и Другим.

Человек утверждает свою свободу в акте противостояния Другому, делая его объектом своего желания. “Я направляю свой взор на Другого, который смотрит на меня. Но взгляд не может быть увиден… С этого момента Другой становится существом, которым я владею и который признает мою свободу”.

Здесь Лакан использует гегелевскую диалектику хозяина и раба, чтобы ясно выразить фундаментальные отношения между субъектом и Другим. В от-ношении к Другому хозяин пытается отстоять свою свободу, контролируя свободу Другого. Это требует превращения другого субъекта в пассивный объект обладания и манипуляции, который признает власть хозяина и его свободу. На ту же тему иронизирует в приведенной выше цитате и Довлатов.

Лакан считает, что субъект может стать хозяином Другого только в связи с сексуальным желанием последнего. “Моя первая попытка стать свободной субъективностью Другого через его объективность-для-меня — это сексуальное желание”. Для этого в сексуальном желании Другой преобразован в объект внутри определенной ситуации.

Более того, желание превозмогает нарциссические интенции субъекта и позволяет ему вступить в отношения с доминирующим Другим (раз уж я побежден своими желаниями и не могу ими управлять). “Позвольте любому человеку руководствоваться своими переживаниями; уж он-то знает, до чего сознание засорено сексуальными желаниями” — пишет Ж.-Л.Нанси.

О дискурсе сексуального желания в связи с актом ласки говорит и Ж.-П.Сартр: “Когда я ласкаю ее тело, Другой рождается под моими пальцами. Ласка — это ансамбль ритуалов, воплощающих Другого”. Ласка репрезентирует влечение, определяемое серией ритуалов, источник которых — желание Другого существовать внутри Символического порядка языка и закона.

“Поэтому жесты влюбленных — это язык, на котором можно говорить и которому можно обучиться”. Изучая влечеие, можно изучить также и язык желания и, в конечном счете, понять, как он включен в структуру человеческой сексуальности. Исторические аспекты этой проблемы, историю власти, наказаний, безумия и сексуальности, подробно исследовал М.Фуко.

Еще одна оригинальная теория желания предложена единомышленниками Лакана Жилем Делезом и Феликсом Гватгари. В своей работе “Анти-Эдип (капитализм и шизофрения)” (1972) они предприняли фундаментальное структурно-аналитическое исследование желания. “Анти-Эдип” — сложный, типично постмодернистский текст, однако содержание его стоит того, чтобы приложить усилия к пониманию результатов авторской мысли.

Желание у Делеза и Гваттари, как и у Лакана, трактуется как желание реального, о котором субъект ничего не знает. Желание бессознательно, это нечто, отчуждаемое от потребности вытеснением, оно не может выразиться в запросе, обращенном к другому человеку. Лакан говорил о расколе (Spaltung) между желанием и потребностью: простое сексуальное влечение жаждет удовлетворения, в то время как любовь — это желание Другого (мы желаем, чтобы нас желали). Идеальный возлюбленный — тот, кто всегда желает меня как объект своей любви. В то же время желание Другого производит меня как некоторую субъективность — этот процесс называется актом конституирования субъекта.

Делез и Гватгари предметом своего исследования сделали способы конституирования субъекта желания, выработав для него особый стиль изложения, одновременно психиатрический и политический, и отказавшись в то же время от первенства дискурса над другими предпосылками языка. Последнее связано с попыткой ускользнуть от того, что они называют “диктатом означающего”; выразить невыразимое, оставшись за пределами ограничений, накладываемых любыми средствами выражения — вот задача, которую сами авторы декларируют следующим образом: “Означающее? Да оно нам просто ни к чему…

Принудительная и исключительная оппозиция означающего и означаемого одержима империализмом означающего, возникающего с появлением машины письма… Эта гипотеза объясняет тиранический, террористический, кастрирующий характер означающего”.

Иными словами, “Анти-Эдип” есть попытка описать глубинную психическую реальность субъекта с помощью языка, в котором означающее не работает. Бессознательное не означивается (“для нас бессознательное ничего не значит, равно как и язык”). Для этого авторы пытаются выйти за пределы разрыва между субъектом высказываний и субъектом высказываемого. В высказывании клиентки “Не могу сказать, что я своего мужа ненавижу” первый субъект — та, что не может сказать, второй — та, которая ненавидит. Все высказывание в целом иллюстрирует раскол между желанием и потребностью, о котором было сказано ранее.

Описанное Делезом и Гваттари положение дел создано тем властным характером, который приобретают в любом обществе или культуре способы выражения желания и, соответственно, формы его удовлетворения. Любой способ выражения, любое означающее определяет желание. Желание реального, о котором субъект ничего не знает, превращается в желание чего-то (общество через свои социально-экономические, политические и культурные институты конкретно указывает — чего именно).

Тогда единственный способ утвердить индивидуальную субъективность — это ускользнуть от любых означивающих систем, помочь своему реальному “просочиться” сквозь мельчайшие фильтры социальной власти. Для этого необходимы “активные и позитивные линии ускользания, которые ведут к желанию, к машинам желания и к организации субъективного поля желания… Давать потокам проскользнуть под социальными кодами, пытающимися их канализировать, преградить им путь”.

Совокупность всех возможных форм проявления и реализации желания Делез и Гваттари называют производством желаний, оно образовано действиями машин желания. Субъект же — это просто связь между “машинами-органами”, носителями (точнее, производителями) безличных желаний и “телом без органов” — своего рода потенциальной возможностью различных желаний.

Это может быть, например, тело власти, капитала, дискурса, пищи и т.п., соответственно субъект, установивший с ними связь, желает высокого социального статуса, денег, говорить, есть и пр. Таким образом, у Делеза и Гваттари субъект предельно бессознателен, он есть момент связи механизма желания с возможностью, сама эта связь, а не то, что возникает, оформляется, конституируется в момент осознания и удовлетворения влечений.

Более того, субъект не производится отдельными актами связывания, посредством них процесс желания записывается на поверхности тела без органов. В форме записи таких возможностей конституируется само тело без органов. Так возникают принятые в культуре схемы вожделения, предопределяющие, кого (или чего), как и в каких ситуациях может возжелать субъект.

В силу своей неосознаваемости, скрытости, абстрактности они обладают поистине зачаровывающей силой: человек знает, чего он хочет, и ощущает силу своего желания, но сплошь и рядом не способен ответить на вопрос, почему хочет именно этого, именно такого. Так “машина желаний” превращается в “машину волшебства”.

Другой, альтернативный путь — это упомянутая выше траектория ускользания. Субъект скользит по “телу без органов”, не прикрепляясь к нему своими желаниями. Желание как бы просачивается сквозь “тело без органов”, в любой момент времени субъект может удовлетворить желание, испытывая при этом наслаждение не от того, что он получил, приобрел, усвоил или проявил, а от ощущения “Это же я…”, “это мое…”.

Такое бессознательное удовлетворение от своей истинной сущности свойственно “холостой” или “безбрачной” машине — чистому желанию субъекта. Бессознательное само себя воспроизводит, а человек при этом испытывает ни с чем не сравнимое ощущение своей подлинности. “Это же я, никакой, ничей, равный лишь себе самому…”

Бытие человека естественно, он просто живет — подобно тому, как природные явления и процессы не преследуют никаких специальных целей, они просто есть. Так же и субъект в качестве “безбрачной машины” просто есть, в качестве “желающей машины” хочет быть, а под властью “машины волшебства” должен и вынужден быть таким, как культурный образец, записанный каком-нибудь “теле без органов”.

Приведенные рассуждения могут показаться слишком сложными. Но это не мешает им хорошо и точно отражать действительное положение дел. В терапевтической работе всегда нужно четко представлять себе диалектику бессознательных желаний участников анализа, иначе психотерапевт может легко втянуться в бесконечное производство желающих машин, в роли которых попеременно будут выступать субъекты, конституирующие себя в аналитическом процессе.

Иногда проекции бессознательных желаний создают немалые трудности. Приведу пример. Однажды клиентка У., привлекательная женщина лет 35, в групповой работе высказала довольно необычную жалобу: К: У меня есть одна проблема, на самом деле очень серьезная. Дело в том, что я просто не могу смотреть по телевизору программу “Поле Чудес”. Там ведущий, вы все знаете, такой… хитрый… как же его зовут… (забыла фамилию). Одним словом, он мне ужасно неприятен. Я просто отворачиваюсь и выхожу из комнаты, если идет эта передача.

В процессе групповой терапии выяснилось, что за неприязнью к телеведущему Л. Якубовичу скрываются сложные, амбивалентные чувства г-жи У. к ее знакомому. Один из членов группы попытался понять, чем Якубович напоминает этого приятеля. Оказалось, что внешне они совсем не похожи, у них разный рост, совершенно отличающаяся манера одеваться и разговаривать, одним словом — ничего похожего. Тогда я высказала предположение, что, может быть, этот знакомый (назову его Сергеем) напоминает Якубовича стилем своего взаимодействия с клиенткой. Она горячо с этим согласилась, а затем расплакалась и отказалась обсуждать проблему в группе.

В индивидуальной работе госпожа У. признала, что отношения с Сергеем, очень значимые для нее, зашли в тупик. К: Я понимаю, что он просто использует меня. Как будто играет в очень хитрую игру — и всегда в выигрыше. Знаете, как Якубович — видно, что он умнее и хитрее всех этих гостей в студии, и он всегда выставляет их полными дураками. А те все равно смотрят ему в рот и ждут призов, выигрышей. Подарки ему дарят, заискивают, и еще пытаются взять верх. Я просто не могу на это смотреть — так и хочется закричать: вы что, не понимаете, что вас дурят?!

Было очевидно, что игровая ситуация взаимодействия телеведущего с участниками “Поля Чудес” представляет собой своеобразную миметическую копию отношений г-жи У. с ее возлюбленным. Поэтому телепередача стала постоянным напоминанием о неблагополучии в личной жизни, своеобразным “фантомом” проблемы, вызывавшим сильное отторжение. В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что клиентка сильно идеализирует Сергея. Попытка помочь взглянуть на ситуацию более объективно вызвала сильное сопротивление:

Т: Что Вас особенно задевает в поведении приятеля?
К: Нужно все время прятаться, скрываться. В конце концов, мы же не дети малые.
Т: Он скрывает роман с Вами?
К: Ну, он, знаете ли, занимает довольно высокое положение. Ему неприлично ко мне приходить. Послушайте, Вы понимаете, что я хочу сказать… (прямое указание клиента аналитику, что для правильного понимания последнему надо внимательно слушать).
Т: А Вас это устраивает?
К: Не то чтобы нет, скорее не совсем. (Линия ускользания проходит через дискурс). Мне бы хотелось не быть больше… Нет, скорее не хотелось, а так получается, что я значу… могу… одним словом я меньше, чем остальные.
Т: Поясните, пожалуйста, в чем тут дело.
К: Не скажу, что мне это нравится, но это жизнь. Такая жизнь меня не устраивает, а другой нет. Я совсем запуталась, как телезрители в студии. Особой радости нет, но жить по-другому — не выходит. Я с ним чувствую себя маленькой и глупой, и ничего не меняется. А он это устраивает… сильно устраивает это… это его… (Клиентка начинает лепетать, как маленькая девочка, и в конце концов умолкает).

Слушая этот довольно бессвязный монолог, я обратила внимание на сниженную критичность восприятия жизненной ситуации. Применив лакановский принцип анализа “означающее как означающее” я поняла, что речевое поведение г-жи У. на сеансе — тоже миметическая копия: она ведет себя как маленькая девочка, и такой же предстает в ситуациях взаимодействия с Сергеем. Подчеркнутые выражения указывают на бессознательное желание быть меньше (быть маленькой). Очевидно, что возлюбленный использует это желание в своих интересах, поэтому госпожа У., с одной стороны, недовольна, а с другой — в качестве желающей машины — находит в сложившейся ситуации бессознательное удовлетворение.

Стало понятно, почему сложившаяся ситуация — дискомфортная, неудовлетворительная с многих точек зрения — остается неразрешенной. Фактически в отношениях с Сергеем клиентка чувствует себя юной, неискушенной, неопытной девушкой, почти девочкой. Ей по душе такая ипостась, а партнер, в свою очередь, прельщен возможностью иметь в одном лице и опытную любовницу и наивную, беспомощно-привлекательную.

Они взаимно поддерживают совместную инфантильную фантазию, неподходящую для внешнего социального мира (где г-жа У. должна вести себя по-взрослому). Телепередача “Поле Чудес” и ее ведущий в качестве игровой миметической копии реальных отношений затрудняют “встраивание” этого паттерна в Символический регистр и напоминают о воображаемом характере взаимодействия.

Структурно-аналитическая парадигма предлагает неограниченные возможности для понимания бессознательного. По мере того как терапевт усваивает эту непростую, но уникальную по своей эффективности теорию, у него начинает формироваться более адекватное представление о сущности психотерапевтического взаимодействия.

В большинстве случаев хорошая терапия имеет природу фантазма. Но прежде чем рассматривать его подробнее, следует остановиться на различных формах конституирования субъекта, главным образом воображаемых, поскольку именно они, как в предыдущем примере, лежат в основе психологических проблем невротического уровня.

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)