Проблема природы эстетического отношения
В истолковании природы, причины происхождения эстетического эффекта до сих пор единого мнения нет. Выдвигается как минимум четыре основных версии:
1. Эстетическое исключительно субъективно и имеет психологическую основу – это эффект восприятия, возникающий только в душе созерцающего человека (Э. Берк):
красота девушки – только в глазах юноши, который в нее влюблен. Или, как считал И. Кант, эстетическое явление вызвано изначально встроенной в самое основание сознания установки – доопытной (априорной) способности различать удовольствие и неудовольствие, выносить суждение вкуса – в принципе о любом предмете, выделяя те, что соответствуют этой способности, доставляя незаинтересованное, бесцельное удовольствие. Аргументы, на которые может опираться этот подход, связаны и с заметной относительностью эстетических оценок, ценностей и вкусов разных людей. Это качество эстетического было замечено еще в античности.
Своеобразным переходным между субъективным и объективным вариантами объяснений является эстетическая теория вчувствования (и эквивалентная ей психологическая теория эмпатии). Согласно такому объяснению субъект переносит свои чувства, мечты, переживания на объект, при котором эти субъективные значения сливаются с объективными свойствами предмета, образуя неразличимое единство, в котором субъективное начало, по сути, превалирует, но которое нельзя уже назвать исключительно субъективным, поскольку эстетическими качествами оказывается наделен и объект.
Еще один по-своему переходный, субъективно-объективный вариант понимания природы эстетического связан с понятием видимости (кажимости) чувственно выраженной идеи. Этот вариант присущ системе объективного идеализма Г. Гегеля. Подобный вариант понимания эстетического двойствен, поскольку, с одной стороны, дух – этот носитель идей – объективен, но с другой – в качестве самопознающего духа он и чувствующий субъект – это его, субъекта, самопроявляемость задает специфику эстетического в качестве кажимости.
2. Эстетическое объективно. В рамках этого принципа высказывается две версии.
Первая, восходящая к средневековому богословию, но воспроизводящаяся и в ХХ в., состоит в том, что эстетические свойства (и особенно красота) – это отображения и свидетельства божественного, проявившиеся в тварном мире, – в мире, предуготовленном к оговоплощению, в котором духовное и материальное соединяются в высшем совершенстве.
Вторая версия, так называемая природническая, нацелена на то, чтобы обосновать эстетические качества как свойства самой природы. Прежде всего, под этими свойствами подразумевается мера организованности естественного бытия, собственное совершенство, присущее как неживой природе, так и жизни. Эта мера организованности связана с концентрацией информации, с негэнтропийными, противоположными инерциальному распаду явлениями, имеющими место в мире. В современной науке эта объективная мера бытийного совершенства связывается с синергетическими – самоорганизующимися – процессами появления порядка из хаоса, имеющими место как в живой, так и в неживой природе. Эстетическое же чувство, согласно этой версии, только реагирует на соответствующие, близкие к структурно-функциональному совершенству состояния природы.
Еще один переходный – в данном случае природно-социальный – вариант представляет собой психоаналитическая версия, предложенная З. Фрейдом и ставшая популярной как наиболее простое, даже, можно сказать, вульгаризирующее объяснение удивительного явления эстетического. В объяснительной конструкции психоанализа сочетаются и субъективизм, усматривающий во всех проявлениях эстетического удовольствия, созерцательного устремления и художественного творчества инстинктивную основу человеческих желаний (З. Фрейд выделял главным образом сексуальные желания), и мотив природной обусловленности, ведь все эти желания-первопричины встроены самой природой и бессознательны. Здесь рисутствует и социальный детерминизм, так как естественные желания только под действием
общества и регулируемого им сознания человека из простых низменных влечений возвышаются (сублимируются) до эффектов духовно-творческого порядка. Впрочем, как
раз механизм этого возвышения, при котором явления сознания рождаются из бессознательного, кажется наиболее уязвимым в логико-философском отношении, хотя и
подлежит по-своему понятному психологическому описанию. (Но все же при изучении теории З. Фрейда не вполне ясно, как человек может ощущать красоту всего окружающего мира и творчески претворять самые разные идеи, если его базовые желания сфокусированы преимущественно в одной только сексуальной сфере.)
3. Версия социальная («общественническая») состоит в том, что эстетические качества в самой природе не признаются – они появляются как социально-значимые смыслы. Красота золота не в его природных качествах как таковых, а прежде всего в том значении ценности, которое оно имеет в социально-экономической жизни и которое переносится на то впечатление от облика этого металла или изделий из него, которые кажутся поразительно эффектными – красивыми. Эстетическая ценность порядка, симметрии, ритмичности – это обобщенное отображение ценности удовольствия от получаемой практической пользы, обобщенно преображенной в автономную ценность удовольствия вообще. Эстетическая ценность, согласно этой теории, рождается из практической пользы. Многие эстетические категории исключительно социальны по своему содержанию: трагическое, комическое и другие. Искусство же – это форма сознания, не просто отражающая социальную действительность, но несущая идеологическую и даже политическую функцию. Такая теория характерна отчасти для русской общественной мысли XIX в. (социальный мотив был характерен для эстетических взглядов Н.Г. Чернышевского, писавшего об объективной красоте действительности, оценка которой зависит от социальных условий жизни, от представлений о жизненном идеале, присущих разным слоям общества), но была наиболее полно выражена в марксистской эстетике советского времени.
Наряду с некоторыми убедительными доводами слабым звеном аргументации в этой теории была декларация появления специфически эстетической ценности из утилитарной потребности, – декларация, как кажется, логически не строгая. Эта теория была чревата и тревожными практическими последствиями: социальная идеологизация и политизация представлений об искусстве вела к насильственному обеднению и извращению художественной жизни, к сведению ее в узкую плоскость воспевания власти и отстаивания политико-идеологических установок. Утилитаризм в понимании природы эстетического связывает его трактовку с прагматизмом.
Здесь же для эстетического разверзаются свои особые провалы: эстетичным представляется все, что производит сильный эффект, что можно использовать для внушения, а особенно для извлечения прибыли – наиболее удачно то творчество, которое производит бестселлеры.
Вообще-то данную версию можно рассматривать как логически усложненную модификацию субъективистской: речь здесь идет только уже не об индивидуальном, а о
социальном, о коллективном субъекте. Таким образом, объективность этой версии объяснений природы эстетического относительна.
4. Четвертую версию, в свою очередь, можно считать развивающей принципы объективности эстетического. Хотя это развитие позволяет интегрировать и возможности, которые открывала в понимании природы эстетического и субъективистская теория. Дело в том, что самого субъекта можно рассмотреть не только как субъективность, но и как нечто объективное, более того, как центр, к которому стягивается и вся связанная с ним внешняя объективность. Но тогда субъекта надо считать не противостоящей объективности инстанцией, а одной из конструктивных возможностей бытия в его развертывании – не субъективностью, а субъектностью.
Точнее, субъектность – это уже не бытие с присущими ему устойчивыми свойствами, а, скорее, событие с его открытыми горизонтами творчества, с его новизной, с его несводимостью ко всему имевшемуся бытию, которое по-новому слагается в этом событии. Саму субъектность, само сознание, структура которого лежит в основе нашей субъектности, надо связать с рефлексивной формой его слагания, с его динамично возникающей смыслообразующей целостностью.
Субъектность – это особое качество осознающего, смыслообразующего (переосмысляющего) события, обновляющего бытие. В этом смысле это событие так же объективно, как и та объективность, что по-новому преобразуется в нем. Оно только выражает свой новый уровень конструктивности бытия, охватывая и переустраивая (переосмысляя) его. Оно не сводится к внутреннему миру сознания – оно слагает новую целостность и для всего внешнего мира, охваченного им, связывает этот мир в узел нового события. И только стягивание этого узла – это информационный процесс, проходящий внутри человеческого переживания, там, где все стороны события даны концентрированно, с прозрачной ясностью себе, там, где впервые схватывается новый смысл, распространяющийся затем и на внешние составляющие осознанного.
В логике события растворяются и снимаются противостоящие друг другу субъект и объект[1 – Прообразом такого подхода можно считать понимание эстетического Г. Гегелем, которое мы кратко охарактеризовали выше. Ведь субъект Гегеля – абсолют – объективен, и присущее ему самосознание – объективное событие, охватывающее своей диалектической динамикой все. А эстетическое (художественное) – это некий средний этап самопознания духа, впрочем, по мысли рационалиста Гегеля, долженствующий уступить, наконец, место более совершенной форме такого самопознания – философии.], ибо эта логика вообще не предусматривает устойчивого бытия самого по себе – субъектность в ней складывается, объективность связывается и свершается. Ведь в этой логике не столько событие происходит в данном бытии,
сколько бытие проявляется как результат события.
Это логика грядущего, появления, свершения, а также исчезновения и сохранения (как следа события). Событие – это в большей степени перспектива времени, нежели пространства.
Но при этом и бытие, оставляющее устойчивый след, тоже вписывается в событие. Это сохраняющееся свершенное – объектный мир природы, освоению которого соответствует знание, память, рациональное мышление, наука, стереотипный обыденный опыт. Это знание позволяет предусматривать условия событий, проецируясь на настоящее и будущее. Но ведь известно, что, несмотря на знание условий, само будущее как таковое непредсказуемо – это всегда нечто другое по отношению к уже свершившемуся прошлому. Это невидимый исток нового, еще не бывшего бытия, который постигается с помощью веры, надежды, мистического ощущения грядущего, характерных для религии.
Эстетическая же интуиция имеет дело с самим вот сейчас складывающимся настоящим – с этим чудесным мгновением вдруг удивительно складывающегося явления, с этим озарением (аурой) проступающего смысла. Эстетическое – это именно феномен увлекательного настоящего, мимо которого всегда проскальзывает прогнозирующий и проектирующий разум и которое слишком эфемерно, ненадежно для ищущей абсолютной опоры веры. Привычка и нарочитый повтор делают эстетическое явление скучным, теряющим увлекательное обаяние. Новизна, в том числе и долгая новизна поразительных в этом отношении шедевров, – вот качество эстетического события.
Его качество – откровенное сейчас. Эстетическое – это переживание чуда смыслообразующего настоящего – смыслообразования в фазе живого настоящего, еще не завершенного появления, способного оживать и в удачном художественном свершении. В этом и причина быстро меняющихся стилей, вечное перемещение художественного внимания, смена художественных проблем, взглядов, вкусов, моды.
Сделать чудесное мгновение вечностью – притягательная поэтическая мечта. «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно», – говорит устами Фауста И. Гете. Но здесь имеется в виду не умерщвляющая остановка-прерывание, а, скорее, вечное продолжение этого события, – события в его эстетически чудесной сложенности и незавершенности, события в его вечной жизни.
Именно для эстетического феномена логика события наиболее важна, именно эстетическое открыто событийно. Ведь сознание на гранях рационального и мистического упирается в бытие; само трепетное событие как таковое на его онтологических гранях прошлого и грядущего уже онтологически «твердо» – незавершенное событие настоящего все же переходит здесь в прочное бытие. С одной стороны, это бытие реального (постигаемого рационально), с другой стороны, бытие таинственно- божественного (постигаемого религиозно-мистически). Именно незавершенное событие настоящего в его живой смыслообразуемости и, соответственно, в его жизни и в его осознаваемости несет в себе природу эстетического.
Искусство – эта самая презентативная сфера эстетических явлений – живет в логике возможного. Ей соответствует онтология появления (появления возможностей), органика развития (игра возможностей), но ей претит окончательная и незыблемая вероятность реального, ей претит механический детерминизм раз и навсегда сложившихся связей. Искусство – не оттиск самой реальности, оно правдоподобно, а еще в большей степени оно фантазийно, то есть организует свою образную сферу как спектр еще только складывающихся возможностей.
Субъективно ли эстетическое явление? Нет, оно объективно, если понимать объективность не как объект, а как событие (в структуру которого вписываются и объекты). Но верно, эстетическое явление проявляет событие в такой его фазе, которая схватывается именно субъектом – осознающим носителем вот-настоящего – этого моего вот-теперь – того, что я только и чувствую собственно своим. При этом сознание-событие – это не просто отражение мира, это и продолжение его, только, конечно, не вещь среди вещей, а именно событие, собирающее в себя многие события. Эстетическое же сознание – это как раз как бы самая середина такого смыслообразующего события, это чудесное сейчас, насколько его можно заметить и осознать.
Природа эстетического – это, таким образом, природа все прибывающего (и исчезающего) мига обновления. Заметим, мироздание не ограничивается природой и социумом, ведь мир постоянно обновляется, особенно интенсивно благодаря человеческому сознанию. При этом природническим взглядам можно возразить: это совершенство природы, совершенство объективного мира еще не есть эстетическое событие, но только предпосылка к нему. Подлинную и полную свершенность всем «совершенствам» мира дает человеческое сознание – самое совершенное из всего, что есть в мире, – человеческое сознание в состоянии особого смыслообразующего события, способного вобрать и претворить в это событие и явления мира, собственно в сознании и становящиеся эстетическими явлениями. Но сознание должно
пониматься тогда онтологически – именно как событие, порождающее новую бытийную целостность, отраженную, а точнее, предчувствуемую в феномене смысла – в смыслообразовании как проявлении нового события.
Впрочем, не всегда эстетическое событие означает появление бытийной целостности: в ХХ в. в сферу эстетического вошли и категории негативного, деструктивного ряда – абсурд, ужас, шок, жестокость, непристойное, омерзительное, причем не в качестве антиэстетического, а в качестве особых волнующих созерцаний. Возможно ли это? Возможно, и именно если не сводить эстетическое к совершенству, а связывать его с событием, волнующе открытым в его актуальной разомкнутости. Событие вообще не всегда означает свершение, оно может быть и эфемерной случайностью без конструктивного результата (аналог акции или хепенинга в художественно- эстетической практике авангарда), но и деструктивным, разрушительным событием, поражающим как раз онтологической неприемлемостью и увлекающим своей
негативностью и абсурдом.
Но во всех данных случаях это событие – эстетическое событие – поразительно; если его и нельзя назвать при этом чудесным, то тогда можно назвать чудовищным – это событие необычное, выходящее из разряда обыденного и впечатляющее сознание своей огромной экспрессивной нагрузкой. Впрочем, будем делать разницу между чудесным и чудовищным эстетическими событиями: пафос первого очистительно-целителен, пафос второго патологичен.
И еще одна оговорка: границу между тем и другим провести трудно, каждый, возможно, проведет ее по-своему. Эстетическое событие, таким образом, скользяще-рискованно – оно может обернуться в онтологической перспективе как счастливым свершением, так и экзистенциальным провалом, а в гносеологической проекции как предчувствием истины, так и обольстительной игрой человеческой доверчивости.
Данная онтологически-событийная логика по-своему присутствует и еще в одной версии подхода к природе эстетического. Ее, видимо, тоже надо квалифицировать как своего рода промежуточную: она во многом связана с методологическим конструктивизмом в понимании природы познания и вообще человеческой активности. Согласно этому подходу сознание не столько отражает, сколько конструирует (моделирует, проектирует) действительность. В этом смысле эстетическое – это не столько созерцание, сколько деяние – это проект (например, арт-проект), это эксперимент, это активное произвольное переосмысление бытия. И в этой-то предвидимой и активно воображаемой возможности нового смысла как раз состоит сила эстетического, в этом создании новых возможностей выражения состоит художественная
ценность.
Эстетическое – это прежде всего фантазия, художественное – это прежде всего созидание-открывание новых возможностей творческого самовыражения. И
это может происходить, конечно, только при условии тотальной свободы «без берегов».
Здесь, как видим, очень силен субъективистский тезис – только не в модусе восприятия, а в модусе именно активного и произвольного воображения. Именно эту категорию, например, делает центральной в своей эстетике и философии Ж.П. Сартр. Но социальный онструктивизм нашего времени, пожалуй, добавляет этой логике еще больше доводов. (Вообще прообразы такого подхода были присущи и некоторым романтикам XIX в. – И. Фихте, Ф. Ницше, а позже во многом и оригинальному экзистенциалисту Н. Бердяеву. Сегодня же с такого рода философией «веера возможностей» можно встретиться, например, в работах М. Эпштейна, Г. Тульчинского.)
Этот вариант понимания природы эстетического можно назвать промежутчным – но сразу между тремя из выделенных ранее вариантов – между логикой события, в котором эстетическое объективно-событийно, между социальным подходом, при котором общественное созидание мыслится как главный и единственный мотиватор и глубинный критерий всех эстетических значений, и между крайним субъективизмом, который в этой последней версии – при условии абсолютной свободы – превращается из субъективизма желанной мечты в субъективизм активной фантазии.
Считать такой подход к пониманию природы эстетического абсолютно активно субъективистским нельзя, так как в этой-то активности субъекта здесь усматривается его же особенная объективность – объективный способ активного бытия, присущий именно субъекту. Но понятно, с другой стороны, когда постигающий, принимающий событие фактор полностью затенен фактором произвольно конструирующим, то объективная ориентация этой методологии оказывается серьезно ослабленной. Попросту говоря, этому подходу не хватает объективности в сопоставлении его с подходом на основе онтологии слагающегося события: Если слагающееся со-бытие – это «хлопок ладоней», то конструктивизм активного воображения в понимании эстетического – это как бы «хлопок одной ладонью».
