Первобытное и командное общества

На протяжении большей части своей истории человечество прекрасно обходилось без всякой экономики.
Попробуем, например, обнаружить экономику в укладе жизни племени кунг, населяющего пустыню Калахари в Южной Африке.

Разумеется, мы без труда обнаружим у них производство и принципы распределения. Внутри племени и между соседними племенами возникают и отношения обмена – пусть в незначительных масштабах. Решения по текущим делам, а также по более важным вопросам, например о том, не пора ли сменить место охоты, принимаются на общем сходе.

Давайте теперь несколько расширим постановку проблемы, обратившись к обществам с командной экономикой, примерами которых являются Древний Китай и Римская империя. Была ли у этих империй экономика? Была ли она у их более современных, высокоцентрализованных аналогов, в частности у доперестроечной России? Нужна ли экономическая теория, чтобы понять механизм функционирования командных систем?

Но если приглядеться повнимательней, то и тут начинают закрадываться сомнения. Принципиальное различие между этими более высоко структурированными обществами, основаны ли они на оброке или на плане, и первобытными племенами заключается в том, что в первом случае значительная роль отводится централизованному распределению труда, тогда как во втором случае оно просто отсутствует.

Таким образом, если допустить, что в централизованных обществах имеется экономика, то она должна быть неизбежно связана с ролью государства.

Однако здесь возникает больше вопросов, чем ответов. Эти вопросы показывают, что однозначно очертить границы собственно экономической сферы в командных системах не так-то просто, во всяком случае, ничуть не легче, чем в первобытном обществе. Кроме того, они ясно показывают, с чего следует начать при выяснении обоснованности имперских притязаний экономической науки – нужно выделить то, что мы называем «экономикой», из всех прочих сторон общественной жизни.

При решении этой задачи я буду исходить из той предпосылки, что сохранение, общества как стабильного целого предполагает наличие структурно оформленных институтов обеспечения социального порядка. Эти институты включают в себя широкий круг формальных и неформальных явлений, начиная от устоявшихся традиций и повседневных привычек до официальных институтов охраны правопорядка. Говоря об этом спектре явлений, я буду различать явления социальные и политические.

Второй термин – «политический» – я буду употреблять в обычном смысле, то есть применительно к тем институтам, посредством которых некоторая группа людей или класс могут навязывать свою волю другим группам или классам, входящим в общество.

Точное определение этих терминов не так важно; главная моя задача – описать защитную броню соглашений, формирующих поведение, – отчасти неофициальных и частных, отчасти официальных и государственных, ограждающих общество от действий, представляющих угрозу его стабильности.

Как социальные, так и политические элементы этой защитной брони связаны главным образом с тем аспектом общественного порядка и внутренней согласованности общественной системы, о котором обычно упоминают лишь вскользь. Этот аспект – общая степень законопослушности и умения подчиняться, без которой весь арсенал прав и привилегий, определяющий любой общественный порядок, можно было бы сохранить только силой и открытыми репрессиями.

Я вижу два разных контраргумента, которые мог бы выдвинуть защитник истинной веры в ответ на этот вызов. Прежде всего, меня можно было бы обвинить в том, что я проглядел ключевой аспект проблемы общественного порядка, который присутствует как в первобытных, так и в командных обществах, а именно что поведение в этих обществах – будь то организация охоты, получение и использование государственного дохода или какой-нибудь другой, более отвлеченный вид деятельности – само «заключает» в себе элемент принуждения к порядку.

Таким образом (я продолжаю говорить от имени своего воображаемого оппонента), если выделить или идентифицировать «экономическое» поведение в чистом виде не удается, это еще ничего не значит. Оно все равно существует и воплощается в каждом принятом решении независимо от того, как эти решения называть – социологическими, политическими или экономическими.

Это образ мышления, который нетрудно обнаружить даже там, где все на первый взгляд подчинено лишь социальным и политическим факторам; он пронизывает все стороны общественной жизни.