Буржуа и дворянин

Для каждой культурной эпохи характерен свой тип индивидуально-человеческого существования. В культуре Нового времени – это прежде всегобуржуа и дворянин. Оба они родом из Средневековья. Первый происходит по прямой линии от средневекового горожанина-бюргера, второй – от рыцаря.

То что буржуа прежде всего собственник не выделяет его из других типов индивидуально-человеческого существования. Своя собственность и свое дело могли быть у средневекового рыцаря и античного гражданина. Но только для буржуа принцип собственности и предпринимательства имеет универсальный характер. Как собственник и предприниматель он смотрит на мир и действует в нём.

Во всей полноте это обстоятельство выражено в романе Даниэля Дефо “Робинзон Крузо” – если рассматривать его не как приключенческий роман, а в качестве мифа новоевропейского мира, где главным персонажем является буржуа. Типичная психология буржуа обнаруживается в романе уже в том, что его главный (и по сути единственный) герой прожил на необитаемом острове в полном одиночестве более двадцати лет. И дело не в том, что такое длительное одиночество невозможно для человека. Этот роман поразительно безлюден.

Интересно
В этом романе нет ни одного сколько-нибудь приметного лица, кроме Робинзона, да еще Пятницы (который остается в нашей памяти благодаря своей экзотичности). Одиночество, а точнее единственность, героя происходит из того, что он весь без остатка растворен в своем деле, в своей собственности. Они – единственные, по-настоящему ему нужны и необходимы. В юности мечтавший повидать свет, на острове Робинзон не замечает практически ничего, что не было бы связано с его предпринимательской активностью и приобретением собственности.

Очутившись на необитаемом острове, он всецело отдается своему делу – работе, годами овладевает островом, пока он действительно не станет собственностью, которой Робинзон по-хозяйски распоряжается. Безусловно, Рометодичного труда превращает в крохотную Англию с населением в “один человек”. Но при этом пафос творчества, такой близкий человеку Ренессанса, абсолютно чужд Робинзону.

Творчество все-таки предполагает такого рода самореализацию, в которой человек, раскрывая свою человеческую уникальность, тем самым создает нечто новое, доселе небывалое. Ничего этого не происходит с Робинзоном. Себя миру он не раскрывает и в себя его не пускает. На мир он смотрит утилитарно, примеривая мир к себе и лишь с целью более успешно присвоить его, прибрать к рукам.

Для полноты характеристики стоит отметить, что в привычном для нас смысле Робинзон к природе вообще не относится никак. Она практически не существует для него в эстетическом ракурсе. Только один раз он обмолвился на этот счет, назвав один из лугов своего острова прелестным. Никаких описаний природы в романе нет и в помине. И чудес в природе Робинзона не происходит, и произойти не может.

Понятия Бога и Природы у Робинзона предельно разведены. Он только один раз был близок к тому, чтобы заподозрить действие в природе сверхъестественных сил. Это случилось тогда, когда непонятным для него образом на острове проросли зерна риса, которые, как потом догадался Робинзон,он сам невзначай рассыпал. Чуда в качестве чего-то сверхъестественного не состоялось.

Здравым размышлением Робинзон устраняет даже всякий намек на сакрализацию природы. Но и это не всё. Даже Бог и его противник дьявол вообще не присутствуют в мире. Впервые он вспомнил о дьяволе, когда на берегу обнаружил след человеческой ноги. “Минутами я начинал думать, рассказывает он, – что это дьявол оставил свой след, и рассудок укреплял меня в этой догадке”. Но в зрелом своем размышлении он приходит к мысли, что присутствие на острове дьявола неубедительно. “Возникло предположение гораздо более страшного свойства – это дикари с материка, лежащего против моего острова”.

Постепенно у Робинзона совершается полная и окончательная десакрализация природы. В ней невозможны не только чудеса, но и присутствие сверхъестественных сил. Он осваивает и подчиняет себе природу, работает над ней. Мифологема Робинзона чрезвычайно важна для нас в том отношении, что она задает основные параметры буржуазности, проявляя в ней самое существенное.

Фигура дворянина в новоевропейской культуре проявляется приблизительно в то же время, что и буржуа. Со всей определенностью дворянин отделился от своего предшественника рыцаря только к XVII веку. Отделение это происходило постепенно и далеко не сразу было осознано. Дворянин гордился своими предками, хотя сам был иным человеком, чемони. Его инаковость очевидна, стоит только сопоставить дворянина и рыцаря по такому ключевому для рыцаря критерию, как служение и верность.

Интересно
Рыцарю вменялось служить и быть верным сюзерену. Но рыцарь служил и был верен и Богу и Церкви. В рыцарский кодекс чести входило и служение Даме, и, наконец, своему ближнему, если он слаб и унижен. Дворянин тоже служил и Церкви, и Даме, и своему роду, и Государю. Весь вопрос только в том, насколько внутренне обязательны эти служения для дворянина. Дворянин может служить Церкви, а может и не служить, от этого его дворянское достоинство не потерпит ущерба. Точно так же с простолюдином, будет ли дворянин с ним изысканно вежлив или пренебрежительно равнодушен, груб, жесток, к дворянскому достоинству то, как он относится к простолюдину, прямого отношения не имеет. Так же и служба Государю, строго говоря, не обязательна для дворянина.

И хотя настоящий,“нормальный,” дворянин должен был служить, но и не служа, он не терял ни дворянства, ни своих поместий. Без всяких претензий на парадокс можно утверждать, что дворянину присуща всепоглощающая любовь к себе. Это не означает, что он любит себя во всей своей человеческой данности. Его любовь направлена на тот образ маску человеческого совершенства, божественности, которую надевает на себя и носит дворянин.

Человеческая безупречность дворянина проявляется через дуэль. За ней стоит полное пренебрежение к природе и судьбе, которые может быть и господствуют в мире, но дворянин способен с их господством не считаться. В своих действиях он исходит из себя, ему дела нет до его природных возможностей победить на дуэли или погибнуть, нет дела и до того, как распорядится исходом поединка судьба. Из-за любого пустяка дворянин идет на дуэль именно потому, что “пустяками” для него являются Природа и Судьба. Себялюбие дворянина не позволяет ему считаться с ними. По крайней мере, такую позу стремится принять дворянин.

Очевидно, что себялюбие дворянина и буржуа – очень разные вещи. Но произрастают они из одного корня – антропоцентризма в чуждом человеку мире. Эту чуждость буржуа преодолевает через внешнее присвоение себе мира, в труде и обогащении. Но труд и нажива – не приемлемы для дворянина, презираемы им. У него другая игра и другие счеты с миром. Он вовсе не склонен преобразовывать и приспосабливать под себя мир. Дворянин – не творец и не работник. Он царствен и божествен в том, что чуждость мира им игнорируется. С миром, а значит и с жизнью, в любой миг можно расстаться. Но пока этого не произошло, дворянин демонстрирует себе и другим свои безупречность и совершенство.

Так, трудясь и обогащаясь – буржуа, пируя и ставя на кон свою жизнь – дворянин, образовывали в новоевропейской культуре две в чем-то пересекающиеся, но глубоко противоположные реальности.
Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)