Историзм и историцизм

Реальная человеческая история — это связь трех времен: прошлого, настоящего и будущего. Соответственно, одним из центральных понятий как науки истории, так и социальной философии является понятие историзма, призванное ответить на вопрос, как соотносятся между собой эти времена.

Определяет ли прошлое полностью и однозначно настоящее или же настоящее зависит не столько от прошлого, сколько от будущего? В какой мере наше видение будущего предопределяется нашими представлениями о настоящем? Зависит ли познание прошлого от знания настоящего? Ответы на эти вопросы и составляют основное содержание понятия историзма, являющегося предметом постоянно идущих споров.

Ясно, что эти споры непосредственно связаны с вопросом о роли ценностей в человеческой жизни и деятельности и с вопросом об автономии аксиологии.

Из многочисленных значений термина «историзм» можно выделить следующие два основных его значения:

  • определенность настоящего прошлым или будущим;
  • определенность прошлого и будущего настоящим.

В неисторических науках, подобных физике, химии или экономической науке, мир понимается как постоянное повторение одного и того же. В основе этих наук лежит не временной ряд «прошлое — настоящее — будущее» («было — есть — будет»), а временной ряд «раньше — одновременно — позже». Последний ряд исключает «настоящее» как водораздел между «прошлым» и «будущим» и «стрелу времени», указывающую, что время течет от прошлого через настоящее в будущее.

В данных науках действие равно противодействию во всякое произвольно выбранное время, соединение двух атомов водорода с одним атомом кислорода всегда дает молекулу воды и т. п. Выделение «настоящего», разделяющего «прошлое» и «будущее», не имеет здесь смысла, поскольку важным является единственное: два события одновременны или же одно из них произошло раньше другого.

Человек всегда действует в настоящем. Если нет настоящего, то нет и ценностей, служащих координатами человеческой деятельности.

Долгое время предполагалось, что в человеческой истории настоящее определяется будущим являются религиозные концепции истории. В частности история, написанная в соответствии с принципами христианства, является открыто провиденциальной (предопределенной волей Бога) и устремленной к своему заранее определенному концу. Она приписывает исторические события не мудрости людей, но действиям Бога, определившего не только основное направление, но и все детали исторического развития.

Для средневекового христианского историка, пишет Р.Дж. Коллингвуд, история была не просто драмой человеческих устремлений, в которой он принимал ту или иную сторону, но процессом, которому присуща внутренняя объективная необходимость. Самые мудрые и сильные люди вынуждены подчиниться ей не потому, что, как у Геродота, Бог— разрушительное и вредоносное начало, но потому, что Бог, будучи провидцем и творцом, имеет собственный план и никому не позволит помешать его осуществлению.

Поэтому человек, действующий в истории, оказывается втянутым в божественные планы, и те увлекают его за собой независимо от его согласия. История как воля Бога предопределяет самое себя, и ее закономерное течение не зависит от стремления человека управлять ею.

Упования на будущее воздаяние сделались инородными для исторического сознания лишь в XX в. Радикальные концепции прогресса, выдвигавшиеся в XVIII—XIX вв. Ж.А. Кондорсе, К.А. де Сен-Симоном, О. Контом, К. Марксом и другими, оставались эсхатологически мотивированными будущим.

Вместе с тем у Маркса начинает постепенно складываться идея определенности настоящего не только будущим, но и прошлым. В результате его позиция оказывается двойственной: история движется не только своим притяжением к конечной цели, но и объективными историческими законами, обусловливающими переход от более низких общественно-экономических формаций к более высоким и в конечном счете — к коммунистической формации.

В XX в. представление о предопределенности настоящего будущим утрачивает остатки былого влияния, уступая место убеждению, что настоящее определяется прошлым и в известной мере образом того ближайшего, обозримого будущего, которое ожидает общество, культуру и т. п. и реализация которого во многом зависит от усилий человека.

Отказ от идеи законов истории, действующих с «железной» необходимостью, придает определенности настоящего прошлым вероятностный, статистический характер. Такое понимание историзма лишает значения «удобное и по существу ничего не значащее толкование истории как постижимого и необходимого поступательного движения человечества» (К. Ясперс).

С темой определенности хода человеческой истории будущим связана своеобразная идея «конца истории». Согласно этой идее, начиная с какого-то ключевого момента человеческая история радикально изменит свое течение или даже придет к завершению. «Конец истории» — одна из основных ценностей коллективистического, закрытого общества.

Нужно отметить, что мысль о «конце истории» только немногим моложе самой науки истории, в рамках которой она периодически оживляется и обретает новый, соответствующий своему времени смысл.

В христианском мировоззрении царство небесное вводилось в историю как ее предел. Оно мыслилось как реализация абсолютного блаженства, достижение идеального состояния, требующего в качестве своего условия уничтожения всего сущего и воссоздания жизни на новых основаниях.

История оборвется, мир будет спален всепожирающим огнем, жизнь окончится, и только тогда наступит совершенно иная жизнь, в которой уже не будет зла. До окончания же мировой истории, как сказано у св. Августина, Вавилон злых и Иерусалим добрых будут шествовать вместе и нераздельно.

В марксизме мысль о завершении истории также предполагала возникновение идеального общества, но уже не на небесах, а на земле. Движущей силой истории провозглашалась борьба классов, социальные революции считались локомотивами истории.

В коммунистическом обществе не будет борьбы классов и исчезнет почва для социальных революций, в силу чего с построением такого общества история в старом смысле прекратится и начнется собственно человеческая история. «Буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества» (К. Маркс).

О том, в чем именно будет состоять «собственно история», марксизм говорит так же мало, как и христианство о жизни в царстве небесном. Но ясно, что историческое время изменит свой ход и мерой его станут тысячелетия или даже вечность, как в царстве небесном. Идея истории как диалектического процесса с началом и неизбежным концом была позаимствована Марксом у Гегеля, еще в самом начале XIX века провозгласившего, что история подходит к концу.

Как в христианском понимании, так и у Гегеля и Маркса завершение истории предполагает идею ее цели. Достигая этой цели, история переходит в другое русло, исчезают противоречия, двигавшие старую историю, и неспешный, не обремененный крутыми поворотами и революциями ход событий если и является историей, то уже в совершенно новом смысле.

Национал-социализм видел завершение истории (или «предыстории») в достижении главной своей цели, или ценности, — в создании и утверждении на достаточно обширной территории расово чистого, арийского государства, имеющего все необходимое для своего безоблачного существования на протяжении неопределенно долгого времени («тысячелетний рейх»).

Истолкование конца истории как перехода от предыстории к собственно истории можно назвать абсолютным концом истории.

Представление об абсолютном конце истории является необходимым элементом идеологии всякого коллективистического общества, ориентированного исключительно на коллективные ценности и ставящего перед собой глобальную цель, требующую мобилизации всех его сил.

Индивидуалистическое (открытое) общество не имеет никакой единой, всеподавляющей цели, с достижением которой можно было бы сказать, что предыстория завершилась и начинается собственно история.

Понятие «конца истории» отсутствовало, в частности, в древнегреческом мышлении, с точки зрения которого история не имеет никакой находящейся в конце ее или вне ее цели. Идеология капиталистического общества также не содержит представления о будущем радикальном изменении хода истории и о переходе ее в совершенно новое русло.

Если история понимается как постоянные, не приводящие ни к каким окончательным итогам колебания обществ и их групп между двумя возможными полюсами, то о «конце истории» можно говорить только в относительном смысле.

История как противостояние индивидуалистических и коллективистических обществ на какой-то исторически обозримый срок придет к своему завершению, если индивидуализм (коллективизм) одержит победу над коллективизмом (индивидуализмом) и существенным образом вытеснит его с исторической арены.

Идея определенности не только будущего, но и прошлого настоящим начала складываться только в конце XIX — начале XX в. Еще Ф. Шлейермахер, положивший начало современной герменевтике, требовал от историка встать на позицию того исторического персонажа, действия которого описываются, и понять его лучше, чем он сам понимал себя. При этом предполагалось, что современный интерпретатор, смотрящий в прошлое из своего специфического настоящего, способен выйти из своего «теперь» и полностью идентифицироваться с прошлым.

Но уже у О. Шпенглера разные культуры не являются проницаемыми друг для друга, так что человек более поздней культуры не способен адекватно представить себя индивидом ушедшей в прошлое культуры и не может вполне понять строй мыслей и образ действий последнего. Настоящее, границы которого совпадают с границами культуры, предопределяет невозможность адекватного познания прошлого.

С особой силой подчеркнул историчность бытия человека, его погруженность в настоящее и зависимость не только будущего, но и прошлого от настоящего экзистенциализм. Невозможно подняться над историей, чтобы рассматривать прошлое «беспристрастно». Объективность исторична, и она прямо отражает ту позицию в истории, с которой исследователь пытается воссоздать прошлое.

Мы ведь тоже вынуждены видеть и истолковывать прежнее мышление из горизонта определенного, т. е. нашего мышления, говорит М. Хайдеггер. Мы не можем выйти из нашей истории и из нашего «времени» и рассмотреть само по себе прошлое с абсолютной позиции, как бы помимо всякой определенной и потому обязательно односторонней оптики…

Вопрос об истинности нашего «образа истории» заходит дальше, чем проблема исторической корректности и аккуратности в использовании и применении источников. Он соприкасается с вопросом об истине нашего местоположения в истории и заложенного в нем отношения к ее событиям.

Хайдеггер почти с той же силой, что и Шпенглер, настаивает на взаимной непроницаемости и принципиальной необъяснимости культур. Единственным приближением к чужой культуре ему представляется самостоятельное, т. е. достигаемое внутри собственной живой истории и каждый раз заново, ее осмысление. Позиция самостоятельного мыслителя, какая бы она ни была, будет уникальной и вместе с тем окончательной полноценной интерпретацией истории.

О роли настоящего в историческом исследовании Р. Дж. Коллингвуд пишет, что каждое настоящее располагает собственным прошлым, и любая реконструкция в воображении прошлого нацелена на реконструкцию прошлого этого настоящего.

В принципе целью любого такого акта является использование всей совокупности воспринимаемого «здесь и теперь» в качестве исходного материала для построения логического вывода об историческом прошлом, развитие которого и привело к его возникновению.

По Коллингвуду, эта цель никогда не может быть достигнута: настоящее не может быть воспринято и тем более объяснено во всей его целостности, а бесконечное по материалу прошлое никогда не может быть схвачено целиком. Желание понять полное прошлое, исходя из полного настоящего, не реализуемо на практике, что делает историю стремлением к нравственному идеалу, поиску счастья.

Основной парадокс науки истории состоит в том, что она, с одной стороны, ничему не учит (точнее, стремится не учить современников), а с другой — представляет интерес главным образом постольку, поскольку позволяет яснее понять настоящее и отчетливее представить будущее. Занимаясь прошлым и только прошлым, историк не делает прогнозов и не заглядывает в будущее.

Вместе с тем он осознает, что истории, написанной с «вневременной» или «надвременной» позиции, не существует и с изменением настоящего изменится и определяемая им перспектива видения прошлого, так что потребуется новая, отвечающая новому настоящему трактовка истории. Решение парадокса — в постоянном переписывании истории, хотя прошлое как таковое неизменно.

Настоящее, с точки зрения которого всегда рассматривается прошлое и которое оказывается стандартом оценки явлений прошлого, представляет собой, очевидно, одну из основных неотъемлемых ценностей человека. Настоящее должно входить в само определение человека, если он рассматривается как конечное, живущее во вполне определенное время существо.

В истолковании историзма особую роль играет тот смысл, который придается понятию определенности одного времени другим. Определенность настоящего прошлым может интерпретироваться по меньшей мере трояко: как каузальная определенность (настоящее есть следствие, причина которого — прошлое), как определенность традицией и как определенность законами истории. Эти интерпретации могут комбинироваться.

Определенность настоящего будущим может означать телеологическую определенность (настоящее есть средство для достижения цели — будущего) или вызревание в настоящем предпосылок для будущего.

Определенность будущего настоящим может пониматься как каузальная определенность или как подготовка в настоящем некоторых, не обязательно каузальных предпосылок для будущего. Наиболее сложно истолковать определенность прошлого настоящим: здесь не может идти речи о каузальной определенности, но можно говорить о телеологической определенности (ценности настоящего определяют, как должно истолковываться прошлое).

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)