Максим Горький — Мать

Книга эта стала культовой по трем причинам, которые мы подробно разберем. Во-первых, роман «Мать» — это не агитка, как ее слишком часто представляли, а это, ни много ни мало, попытка нового Евангелия. Вы, вероятно, знаете, что в 1900-е годы огромное большинство русских интеллигентов искало Новый Завет и жило ожиданием Третьего Завета. Мы говорили уже о том, что, скажем, с точки зрения Мережковского, Новый Завет — это будет Завет культуры. Вот был Завет закона — Ветхий, был Завет милосердия — Новый, теперь придет Завет культуры, и новое человечество будет заниматься только главным своим делом — созидать культуру.

Другие ждали, что из русских сект придет новый пророк, и старательно изучали русские секты, которые были альтернативой официальной церкви. Надо сказать, что и Горький, и в общем, очень сильно увлеченный в это время идеей богостроительства, утверждал, что Бога еще нет, Бога предстоит только создать, создаст его человек. И не случайно в повести его «Исповедь», написанной два года спустя после «Матери», калеченое, параличное исцеляется, когда мимо церкви идет рабочая демонстрация — это типично горьковское чудо, типично горьковское мировоззрение.

Вторая причина заключается в том, что «Мать», написанная в эпоху реакции — в 1906 году, очень точно этой реакции соответствует. Строго говоря, Горького спрятали в Америке, где он пишет эту книгу, спрятали после катастрофического неуспеха московского восстания в декабре 1905 года. Восстание разгромлено, Горький не просто принимает в нем активное участие, на его квартире хранится оружие, и он ближайший кандидат на арест, поэтому Горького вместе с небольшой компанией охраняющих его, помогающих ему большевиков, вместе с Марией Федоровной Андреевой, которая должна с его помощью собирать деньги на поддержание русской революции, его прячут в Америке, и в Штатах он проводит весь 1906-ой год. Я подробно потом расскажу, при каких трагических, отчасти фарсовых обстоятельствах роман «Мать» был написан, но для нас очень важно, что этот роман пишется в эпоху поражения.

Вот мы сейчас делаем одну довольно радикальную ошибку. Мы понимаем, конечно, что в сегодняшней России оппозиция ну не то чтобы разгромлена, она как бы распихана по щелям, нет у нее возможности действовать легально. И вот мы всё время пытаемся зажечь, пытаемся взбодрить, сказать что-то, что людей бы привело в более боевое, в более радостное расположение духа. Этого делать не надо.

Горький написал трагический роман о трагических временах. Это роман о поражении, в общем. Но в этом поражении такое величие, такая эмоциональная мощь, что когда мы читаем «Мать», мы как бы приобщаемся, действительно, к великому, приобщаемся к настоящей трагедии. Мы же прекрасно понимаем, что там будет. Там Павел Власов как раз на первых страницах этого романа, матери говорит: «Мы, конечно, мама, ничего плохого никому не хотим, но у всех у нас впереди тюрьма, ты так и знай». И, в конце концов, мы насчет самой Ниловны не должны питать никаких иллюзий, если она даже и прозреет, а она прозрела, и если даже ее и благополучно выпустят из тюрьмы, то все равно Павла-то не выпустят. Она уже засветилась на демонстрации, она засветилась на раздаче листовок. Но, в общем, ясно, что дальнейшая судьба опомнившейся, духовно выросшей Ниловны — это будет, конечно, трагедия сплошная, ей всего 40 лет, а у нее впереди ничего, или, во всяком случае, у нее впереди тюрьма тоже, как вариант.

Это роман о катастрофе. Там нету совершенно никакого вот этого бодряческого духа. И я даже скажу вот странную такую штуку: когда Ленин похвалил этот роман, ну похвалил якобы за то, что мать и сын вместе, как это прекрасно, я думаю, он его похвалил, прежде всего, за верно выбранный тон, потому что агитационное значение романа «Мать», оно не в том, что вот мы сейчас победим, нет. Оно в том, что мы не победим, а людьми мы уже стали — и в этом заключается наша главная победа. Я рискну сказать современным языком, что Горький перепозиционировал русскую революцию. Русская революция, главная, должна произойти не на улицах, а в умах. И вот роман «Мать» — он о духовном перевороте, в этом его величайшая правда. Никакими социальными переменами мы ничего не добьемся, а мы должны в людях воспитать человеческое отношение друг к другу — это второе и очень существенное достижение романа.

Ну, и третья причина, по которой этот роман действительно так читали, по которой этот роман стал настолько популярен в России. Конечно, Горький абсолютно прав, перенося центр тяжести в революции, с социальных задач на задачи гуманитарные. И я бы даже рискнул сказать, что на антропологические задачи. Потому что когда на двух первых страницах абсолютно ритмизированной прозой, отчасти, я думаю, предвещающей опыты Андрея Белого уже где-нибудь в 1910-е годы, абсолютно вот этим ритмическим, почти некрасовским трехсложным размером описывается фабричная жизнь, попойки, церковные службы, драки, пение скучных и некрасивых песен, мы очень легко можем приложить это и к собственному бытию. Ну давайте фабрику заменим на офис, а дальше будет все то же самое.

Горький замахивается не на социальную несправедливость, вообще для того, чтобы, как вы знаете, прыгнуть на 3 метра, нужно разбегаться на 4. Горький замахивается на гораздо более серьезную проблему, на то, что жизнь современного человека вообще неправильная. Это неправильно — все время работать. Труд — это проклятие человека. Вот, кстати говоря, советская власть очень долго делала страшную ошибку: она все время говорила, что Горький — это поэт труда, что он воспеватель труда. Нет большего ненавистника труда, вообще работы, чем Горький. Он ни на одной работе не задержался дольше 3-х месяцев. Для него физический труд — всегда проклятие человека, и ученик его Шаламов очень точно это всегда повторял.

Для Горького нет ничего скучнее принудительной работы. Он готов писать сутками, рецензировать чужие рукописи днями и ночами напролет. Но он совершенно не готов заниматься скучным, подневольным, бессмысленным, нетворческим трудом. Ну, помните, что говорит Сатин: «Сделайте для меня труд удовольствием, и я, может быть, буду работать». Ну конечно, все мы понимаем, какой работник из Сатина, из этого, в общем, карточного шулера. Все, кто знал Горького, находят огромное такое удовольствие, вспоминая, что Горький любил всякого рода пройдох, воров, проходимцев — это для него было что-то такое эстетическое, а скучный повседневный труд всегда казался ему уделом рабов.

«Мать» замахивается не на социальную революцию — вот это самое главное. «Мать» замахивается на революцию гораздо большего масштаба. Избавим человека от жизни, в которой он должен пахать за кусок хлеба, и, главное, которая делает из него урода, которая заставляет его скучно ссориться с женой, колотить ее, потом идти в дымный кабак, вкушать сомнительные радости этого кабака. «Мать» — это роман об ужасе, низости человеческой жизни, о том, что что-то другое должно прийти ей на смену. Вот почему этот роман с таким наслаждением читали, потому что зажечь пролетариат разговорами о труде и капитале, об экономике, о необходимости экспроприации экспроприаторов — это совершенно неинтересно. Пролетариат можно зажечь мечтой, как мы помним, в замечательном фильме Чаплина «Новые времена», помните, когда он стоит там, и на него свисают какие-то тучные виноградные гроздья, и он их срывает с потолка. Вот этой мечтой можно зажечь пролетариат.

Значит, пару слов об обстоятельствах, в которых, удивительных, эта книга была написана. Поехав в Америку, Горький очень быстро, он это умел вообще хорошо, он человек был харизматичный, быстро он успел всем понравиться, подружился с Марком Твеном, на которого произвел самые лестные впечатления, много выступал, рассказывал о борьбе русских товарищей, о русском пролетариате. Мария Федоровна Андреева, тоже женщина изумительной красоты, которую все принимали за его официальную жену, выступала вместе с ним, зажигательно читала его стихи, в том числе, знаменитого «Буревестника». В общем, все было очень хорошо.

А потом один из эсеров, предположительно Николай Чайковский, хотя, так сказать, нет против него серьезных улик, слил в прессу утечку о том, что Андреева не является женой Горького, представляете, какой разврат. И, более того, она — его гражданская жена, а в России у него есть настоящая. Скандал, травля в прессе, из отеля им пришлось съехать, их платья и белье собрали без их ведома, и эти лопающиеся буквально чемоданы выставили в холл отеля, их не пустили даже в отель, пришлось это забирать большевикам-товарищам. Горький переехал в писательское общежитие Нью-Йорка, в прессе развернулась травля, и тогда неожиданно пришло спасение от простых американцев, которые так любят всяких изгоев и всегда защищают травимых.

Престония Мартин, простая американская фермерша, и муж ее, тоже простой американский фермер и большой добряк, религиозные люди. Мартины написали Горькому письмо о том, что готовы его принять в своем поместье, которое называется «Соммер брук», и находилось оно непосредственно на канадской границе, и до ближайшего города, как Горький с упоением вспоминал, было скакать 25 верст на лошадях.

Вот они поселились в этой глубине типичного американского поместья, естественно, Горький английского не знал, и «Соммер брук» он немедленно переименовал в «Семми брюки» по аналогии звуковой, ему это очень нравилось. И вот в этом поместье они с Андреевой прожили те полгода, когда Горький писал «Мать». Писал он ее в удивительных обстоятельствах, потому что туда приезжали довольно забавные люди. Большевик, приданный им непосредственно в помощь, Буренин, был большой музыкант, играл Грига, и когда он за год до смерти Горького посетил его умирающего, Горький попросил сыграть что-нибудь из Грига, вспомнить жизнь в «Соммер бруке» самые счастливые свои времена. И тот сыграл ему «Песню Сольвейг», которую Горький чрезвычайно сильно любил.

Приезжали два миссионера, недавно вернувшиеся из Японии, где они христианизировали местное население. Миссионеры были довольно веселые ребята, невзирая на свою профессию. Она умела изображать танец на проволоке, а он под фортепиано плясал танец скелета. И вот в этой обстановке, в американской глуши, с танцем скелета с одной стороны и Престонией Мартин, простой и доброй женщиной, с другой стороны, она тоже очень любила негритянские танцы, научила Горького каким-то простейшим па негритянского танца, объяснила ему, что такое соул и т.д. Вот в этой обстановке писался роман.

Немудрено поэтому, что главным пафосом романа оказался поиск человечности, поиск человеческих отношений. Горького всегда безумно раздражает то, что в России все друг друга ненавидят: революционеры ненавидят друг друга, потому что у них абсолютно разные понятия обо всем, они все время спорят, и даже он, так сказать… Конечно, помня чеховский тот же «Дом с мезонином», ввел туда такую Сашеньку, Сашеньку — абсолютную догматичку, похожую на чеховскую Лидию, мрачную, красивую женщину. И там, кстати, очень хороший разговор: мать говорит Находке, Андрею Находке, хохлу такому, вы помните, он сам себя называет хохлом. Говорит: «А что эта Саша такая строгая? Все говорит: «Вы должны, должны». А Находка отвечает: «Это потому, что она дворянка. И они действительно должны, а мы хотим и можем». Вот это удивительная и очень приятная разница.

Кстати говоря, я рекомендовал бы всем эту фразу в повседневном общении: «Они должны, а мы хотим и можем». И, действительно, для Горького идеал — это те революционеры, для которых революция — дело не насильственное. Понимаете, вот не дело долга, а дело веселья, какой-то внутренней готовности. Вот, посмотрите, это скорбный, конечно, роман, чего там говорить. И он выдержан весь в таких довольно траурных тонах, как и все это поместье «Соммер брук», которое – запущенная и полутемная усадьба, ветки какие-то все свисают в окно, все время приходится писать при свете. Но при всем при этом какая-то радость есть, какая-то радость от того, что люди заняты своим делом и делают только то, что хотят. И хотя денег у них мало, в общем, и перспектив никаких, а они вот равны себе. И поэтому, когда Павел Власов все время говорит о том, что: «Мать, мы рады, мы — счастливые люди». А она говорит: «Вы люди запрещенные» — «Нет, мы люди счастливые, потому что мы это для себя выбрали». Вот это Горький подчеркивает очень верно. Люди, которые сами выбрали свою судьбу, на нее никогда не ропщут. Они делают то, чего они хотят.

И вот атмосфера свободы, которая есть в этом кружке, против атмосферы злого сектантства, которая присутствует во всем остальном, атмосфера радости друг к другу, которая там есть, невероятно тактичных, чутко построенных отношений. Вот Находка долго думает: признаться ему в любви к Наташе или не признаваться, потому что Павел ему говорит: «Ну какая у нас любовь? Будешь ты влюблен и потеряешься ты для нашего дела». Вот тонкость, страх как-то друг друга ранить, долгие размышления о том, как мягче, любезнее другу на что-то намекнуть — это совершенно другие отношения Горького мечтающиеся. Горький, который вырос в среде ненавидящих друг друга, забитых, страшно озлобленных людей. Он мечтает вот об этом пространстве взаимной нежности, взаимной уважительности. И кружковая атмосфера в «Матери» — это, наверное, одно из главных достижений книги.

В чем ее явные минусы? Но об этом тоже, понимаете, надо говорить с учетом задач, которые автор ставит себе. Он же не ставит себе задачу — написать великое художественное произведение. В конце концов, Горький умеет писать великие художественные произведения. Вспомним «Городок Окуров» 1913 года, вспомним «Жизнь ненужного человека». Когда он занят чисто эстетическими задачами, воссоздает маленький типичный русский город или описывает скучную жизнь ненужного, действительно унылого человека. Он мастер, тут к нему не подкопаешься.

Но ведь «Мать» писалась с совершенно другими задачами. «Мать» писалась с единственной целью — не дать деморализоваться, не дать, в общем, скурвиться и морально разрушиться первому поколению русской революции. Но русская революция не получилась, в 1905-ом году не получилась. Значит, надо написать книгу, которая бы держала человека в некотором нравственном тонусе. С этой задачей «Мать» справляется. Это, конечно, в известном смысле не просто религиозный и не просто богостроительский, но это агитационный роман. Просто цели этой агитки в другом. Она, вот это очень важная мысль — показать, что победа не всегда бывает быстрой, что она не всегда бывает окончательной. Более того, что победа может прийти через поражение.

Мы же понимаем, что Павел Власов все равно победил. Почему? Потому что он не спивается, в отличие от большинства, потому что он морально тверд, потому что он выше собственной среды, потому что он не грешит перед собственной совестью. Для нас ведь победа Ниловны тоже очевидна. Почему? Потому что там прекрасно описана бессмысленная и беспощадная ее жизнь до того, как ее сын Павел ввел ее фактически в рабочий кружок. Это жизнь растения, жизнь забитого животного.

У Ниловны есть вообще-то все задатки прекрасного, свободного человека. Она была красавица, вспомните ее, постоянно автор подчеркивает две детали — ее высокий рост и ее большие глаза, что очень важно. Глаза у Горького всегда подчеркиваются как зеркало души. Вот эти большие два окна в мир. Она страшно любознательна. Она страшно внимательна к людям. В конце концов, ей только 40 лет, а она еще не жила. Вот Ниловна, надо ей все-таки отдать должное — это довольно обаятельный образ, при том, что роман азбучный, при том, что автор все время не показывает, а рассказывает, при том, что он все время дает какие-то оценки.

Достаточно вспомнить, как он описывает игру на фортепиано таким сиропом, таким мармеладом на нас повеет, ну, действительно, когда Горький описывает плохих людей, он всегда очень убедителен и нагляден. Но как дело дошло до хороших, так сразу начинается какая-то парфюмерная фабрика, ну невозможно, ни во что не веришь. И Наташа с его толстой пушистой косой, и Находка с его добротой и самоиронией, он говорит: «Наверное, вы моя настоящая мать, а не признаётесь, потому что уж очень я некрасивый».

Вот все эти люди, они, конечно, носят некоторый отпечаток горьковской такой слезливой сентиментальности. Но, еще раз повторяю, мы не должны рассматривать это как реалистическую книгу. Он пишет агитационную поэму. И «Мать» — это именно поэма, отсюда большое количество ритмичных фрагментов, которые по ней рассеяны.

Естественно, возникает вопрос о том, как эта книга соотносится с христианством. Там же есть слова о том, что «В Бога не верю, а в Христа верю». Это очень важно для Горького. Горький, безусловно, такой стихийный христианин. Он отвергает церковь, он отвергает официоз. Но то, что христианство с его идеей самопожертвования, как он это называет, ограничением животного эгоизма — это все ему очень близко. И поэтому главная коллизия романа, коллизия матери и сына — это коллизия глубоко христианская. И нужно вам сказать, что роман «Мать» повлиял даже на такие, казалось бы, далекие от него тексты, как «Реквием» Ахматовой: «Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел».

Действительно, мы же понимаем, что, когда погибает Христос на Голгофе, когда его казнят на кресте, ведь скорбит не только отец, насылая бурю на Ершалаим, скорбит и мать, но туда никто не смотрит, даже Евангелие, и даже евангелисты отводят глаза от этой чудовищной трагедии.

Вот страдание матери, жертвенный подвиг матери — это и есть главная тема Горького, потому что собственной матери он лишился довольно рано. И вы помните, наверное, что, когда мать Горького вторично вышла замуж, ведь Горького отослали к деду из-за того, что он, тогда еще Леша Пешков, набросился с ножом на отчима, когда тот ногой в живот ударил беременную мать. Вот в этом факте горьковской биографии больше значения и смысла, чем во всех остальных, то, что он мать защищал с ножом, и для него мать — это абсолютная святыня.

Вот говорят, что у Горького нет ничего святого. Есть, безусловно. Он, вслед за Некрасовым видит, прежде всего, в мире слезы бедных матерей. И поэтому роман его, конечно, он еще и в защиту высшего звания матери. Нельзя не сказать и о том, что Горький здесь наследует традицию Островского, о которой очень хорошо сказал Добролюбов: «Самый сильный протест вырывается из самой слабой груди». Почему у Горького носительницей бунта становится мать? Потому что среди мужчин ему очень трудно найти идеал. Мужчина в России все-таки встроен в социальную иерархию, он больше боится, он, как правило, зверино жесток, как Михаил Власов, отец Павла, страшная фигура, вот этот с душой, заросшей волосом, который любил только свою собаку, кормил ее из своей чашки. Страшный тип.

Вот для Горького, как ни странно, женщина — это единственный носитель какого-то будущего. Женщина — единственный голос из будущего, потому что мужчина в России успевает: струсить, исподличиться, потерять себя, согнуться, встроиться вот в эту лестницу. А для матери… ей терять нечего. «Душу воскресшую не убьют!». А почему ее не убьют? Потому что у этой души ничего уже нет, она все потеряла, она находится, в общем, на пределе человеческого, не скажу падения, но на пределе человеческой забитости. И то, что вслед за главными авторами русской литературы Горький заставляет именно женщину стать началом бунтующим — это, конечно, огромная заслуга и огромное достижение. Надо вам сказать, что очень многие люди, прочитавши роман, хлынули в революцию.

Я, кстати говоря, всегда вспоминаю с радостью, как собственная моя мать в 1991 году вместе с другими работниками «Собеседника», во время путча раздавала листовки, хохоча, и повторяла все время: «Душу воскресшую не убьют». То есть, мало кто ненавидит роман «Мать», как она, потому что ей приходилось его в советской школе годами преподавать, но, тем не менее, когда приперло — мы это вспомнили, это было про нас. И, действительно, это великолепно — мать и сын вместе. Это такая отдельная радость.

Мы можем, конечно, сказать, что этот роман плохо написан. Плохо, слащаво, жидко и там очень много лишнего, он, конечно, многословен ужасно. И, грех сказать, когда книга вышла в России не полным изданием, со страшными цензурными купюрами, этот пожар способствовал ее украшению, она стала как-то энергичнее. Но при всем при том, глубоко неправ был Мережковский, когда говорил, что этим романом Горький нарыл над собой курган.

Дело в том, что не за художественную силу, в конце концов, мы любим роман «Мать». Мы любим его за его не проходящую, за его остающуюся с нами человеческую трогательность. Это рёв, вой забитой души, вопль против унижения.

И еще один в нем есть важный смысл, особенно актуальный сейчас. Горький, описывая жителей этой слободы заводской, все время упирает на их покорность, на их безразличие к собственной судьбе. Они верят только в одно — что будут выходные, можно будет выспаться, напиться и подраться, а изменить ничего нельзя. Вот против этой общественной пассивности, против этого неверия роман «Мать» направлен на сегодня. И когда мы его читаем, мы, прежде всего, ощущаем себя униженными, мы ощущаем, что наша жизнь недостойна людей, недостойна звания человека. Может быть, именно поэтому, именно в этом и заключено значение этого романа. Плохой, монотонный, стилистически неряшливый, какой хотите, но он заставляет человека посмотреть на свою жизнь и сказать: «Господи, и это моя единственная жизнь? Вот это я предъявлю Богу? Нет». И вот с этим «нет» этот роман и вошел в русскую историю, и многим еще поколениям русских людей он откроет глаза на истинное положение вещей.

Вот то, что я хотел про него сказать. Если у вас есть какие-то вопросы, то валяйте.

«Актуальный ли это роман? Есть ли параллели с сегодняшним днем?»

Есть параллели двоякого рода. Первая, как я уже говорил,— это страшная общественная пассивность, присущая всем реакциям. Это ощущение, что ничего невозможно изменить, что так будет всегда, что люди могут себе сделать только хуже. Это ощущение, которое живет в слободе, оно да, оно делает книгу чрезвычайно актуальной.

И второй момент, который приближает, на мой взгляд, эту книгу к нашим временам. Там есть такая история про газету «Копейку», когда у рабочих стала эта газета издаваться, потом ее закрыли, задушили, они перестали читать про свою правду, про свою жизнь, а Павел Власов сумел как-то отстоять это дело и газету вернуть. Она немножко, конечно, про теорию малых дел и, конечно, газета «Копейка» не сделает никакой перемены большой, но людям надо попробовать хоть что-то одно, чтобы убедиться, что они что-то могут. И, в этом смысле, наверное, «Мать» с ее теорией постепенного, очень такого медленного прогресса, она да, она работает, потому что быстро ничего не случится, свободу не подарят.

Потом, понимаете, вот в этой книге есть еще, действительно, одна очень важная мысль, мысль, которая прямо не высказана, но мне которая очень близка. Это я все возвращаюсь к любимой идее о том, что социальные перемены ничего не переменят, в общем, если не случится главного — если люди не задумаются о том, как безобразна их жизнь. Если они не начнут читать. Почему Павел сделан таким идеальным красавцем? Вот он стройный, тонкий, у него серьезное красивое лицо, вот эти пушистые усы. Почему он таким сделан? Почему, когда мать смотрит на спящего Павла, ее поражает его строгая красота? Почему он таким сделан?

Горькому важно показать, как в забитом человеке внезапно эта красота расцветает, как быстро он становится другим. Вы помните, с чего начинается бунт Павла? Отец собирается его побить, а Павел, которому 14 лет, говорит: «Не будешь ты меня больше бить» и хватает молоток. Попытка вернуть человеку собственное достоинство, она в этой книге очень привлекательна, потому что Горький, еще раз говорю, он в обрисовке положительного идеала всегда слаб и идеалистичен, но когда он показывает ужас повседневности — тут ему мало равных. Видно, как до зубной боли он это ненавидит.

«Нелюбовь к труду сближает ли Горького с Есениным?»

Очень хороший вопрос. Нельзя сказать, что Есенин уж прям так ненавидел труд, он вообще не любил сельскую жизнь, а предпочитал город. Сельская жизнь была нужна для ностальгии. Но вообще вы правы. Почему-то Горький к Есенину чувствовал страшную любовь и огромную близость. Вот он осуждал самоубийство в случае Маяковского, говорил, что это истеричный поступок, а про Есенина он нашел какие-то гораздо более человеческие, более добрые слова.

Вот странно. Маяковский должен был быть ему гораздо ближе по духу, но он его, мало сказать, ненавидел… просто, действительно, ненавидел. Он вписывал про него посмертно всякие глупости. Там в очерк о Ленине вписал негативную оценку его, и что он не верит ему. И вообще как-то очень с Маяковским, но это подробная и долгая история, он его очень не любил, может быть, как конкурента, может быть, это.

А к Есенину он чувствовал какое-то невероятное родство. Может быть, отчасти потому, что по темпераменту они, более или менее, похожи. И, кстати, у него хорошая фраза очень в очерке о Есенине, в мемуарном, что: «С ним была пошлая, немолодая, молодящаяся женщина. Он, когда она полезла целоваться к какому-то из общих друзей, звучно шлепнул ее по голой спине и сказал: «Не смей целовать чужих!». Думаю, сказал он это только для того, чтоб назвать всех окружающих чужими». Очень точная формула.

Вот я думаю, что и Горький, и Есенин чувствовали себя в мире страшно одиноко, чувствовали всех чужими. И в глубине души сильно не любили людей, оберегая, как им казалось, нежность своей души. Поэтому Есенин был ему близок, а Маяковский с его гораздо большим умом и гораздо более, если угодно, более здравой программой жизни, Маяковский был ему враждебен. Отчасти, конечно, потому, что Горький хотел Маяку покровительствовать, а Маяк очень быстро это перерос, и Горький со своим покровительством оказался неуместен.

Помните, в автобиографии Маяковского, написанной, кстати говоря, в 1927 году, Горький мог ее прочесть: «Горький обплакал мне весь жилет». Сказано не очень красиво и, в общем, довольно высокомерно, поэтому Горький ведь любил тех, кто признавал его мэтром. Вот Есенин признавал, а для Маяковского он был равный, поэтому с Есениным его сближает многое, в том числе, конечно, и ненависть к любого рода рутине.

Да, и еще одна вещь их сближает очень сильно — это любовь к матери, культ матери. Он немножко вообще присущ блатным, и есть в нем что-то немножко такое фальшивоватое, но в случае Горького и Есенина, может быть, это единственный случай в русской культуре, когда это не выглядит пошлостью. И «Письмо к матери» Есенина и «Мать» Горького — это довольно близкие тексты. Правда, конечно, Есенин очень любил свою мать на расстоянии, а когда приезжал, ему не о чем было с ней говорить. Ничего не поделаешь, это общая трагедия всех эгоцентриков.